На войне, как на войне

В Танахе, в книге Иеошуа, описан жертвенник, который построили евреи под предводительством Иеошуа Бин Нуна после того, как они перешли Иордан и овладели городами Йерихон и Ай. Описание жертвенника в точности совпадает с найденным. Построение жертвенника и принесение жертвы в Эрец Исраэль означает присягу на верность заповедям Торы, принимаемой уже не беглыми рабами, а свободными гражданами своей страны.
Сегодня на горе Эйваль пытаются организовать археологический заповедник, чтобы продолжать изучение этого периода еврейской истории. Вся территория горы Эйвал находится под израильской юрисдикцией ("шетах Си"). Со времени обнаружения памятника его регулярно посещают экскурсии. Одна из организаций, проводящих такие экскурсии, это товарищество (амута) "Бней Эмуним", которое создал и возглавляет Нехемия Перельман, житель поселка Кдумим, полковник в отставке, отслуживший 27 лет в ЦАХАЛе. Статья, под названием "Две культуры", об одной из таких экскурсий уже была напечатана в "Новостях недели" около года назад.
Вот и 19 октября, получив необходимые разрешения от армейской администрации и 8 солдат на двух джипах для сопровождения экскурсии, тридцать экскурсантов во главе с Нехемией Перельманом отправились по излюбленному маршруту. Маршрут не тяжелый, пешком от автобуса до жертвенника идти не долго, поэтому большинство экскурсантов составляли женщины с детьми разных возрастов от грудных до подростков. Кроме четырех солдат, вооруженных автоматами, автоматическое оружие захватили на всякий случай и четверо мужчин-резервистов. Эта экскурсия должна была так же послужить и демонстрацией протеста против варварского разрушенния арабами могилы Йосефа около Шхема, которую недавно оставили охранявшие ее израильские войска. Демонстранты собирались почтить память погибших у гробницы: нашего солдата, которого не смогли во-время эвакуировать и он умер от потери крови, и раввина Либермана, бросившегося спасать свитки Торы и убитого арабами. Поэтому на пути к жертвеннику, в соответствии с утвержденным маршрутом, группа спустилась сверху к месту, откуда видны остатки могилы Йосефа. Четверо солдат спустились с ними, четверо остались около джипов. И тут группа попала под обстрел. Стреляли снизу из арабского лагеря беженцев Аскар.
Армейский командир отдал приказ: залечь в укрытие, и все рассредоточились по крутому склону горы, спрятавшись за высокими камнями. Солдаты и мужчины, имеющие оружие, открыли ответный огонь и вызвали помощь. Первыми на помощь поспешили солдаты с находящейся недалеко базы на горе Эйваль. Они попытались подавить огонь, ведя обстрел по огневым точкам с вершины горы, но спуститься пониже к группе и эвакуировать женщин и детей не представлялось возможным. Большое количество стреляющих арабов вело огонь из укрепленных окон мощных каменных домов лагеря беженцев. Через некоторое время к ним присоединились подразделения палестинской полиции в пятнистой форме, приехавшие на брониронетранскопортерах и машинах, раскрашенных под "Скорую помощь".
Легко анализировать, наблюдая за военными действиями по телевизору, даже если телевизор находится всего в нескольких километрах от места событий. Безусловно, нет ничего хорошего в том, что разразилась настоящая война (а как еще назвать положение, когда с обеих сторон стреляют боевыми патронами?). Тем не менее, у многих своих знакомых я обнаружила сходное с моим чувство: гнойник лопнул, его нельзя больше не замечать и запудривать. Хорошо, что бунт арабов разразился сейчас, до "окончательного решения-урегулирования", когда для нас еще не все так безнадежно. Война - это ужасно, но есть и более ужасные вещи, вроде массового самообмана, когда народ идет на гибель, не сопротивляясь.
Современная война отличается от предыдущих. Смешными кажутся озабоченные телефонные расспросы людей старшего поколения из России: "Есть ли у вас еда?", "Не переехать ли вам в безопасное место?". Еда есть, а безопасного тыла нет - фронт и в Газе, и в Нацерете, и в Иерусалиме, и в Яффо. Можно не ездить на автобусе, не ходить в торговые центры и на экскурсии и получить пулю в собственной кухне в Гило. Много уже написано и о телевизионном аспекте нынешней войны, но когда солдат, стреляющий с поля боя, дает в прямом эфире интервью - это уже что-то новое! А в данном случае именно так и было - я услышала знакомый голос и титры на экране: "передает Вэлвл Чернин, житель поселка Кдумим".
С этого момента события приобрели личный характер. Действующие лица были нашими соседями, знакомыми или близкими друзьями. Не помню уже, что Велвл говорил в многочисленных интервью, а что лично нам, когда мы сидели с ним и его женой в больнице, и врачи определяли, насколько тяжело ранен его сын.
"На праздник Суккот Миша (старший сын Вэлвла, проходящий службу в десантных войсках ЦАХАЛА) получил отпуск, и мы с нашими друзьями и соседями по поселку приняли участие в экскурсии. Когда это все началось, некоторые не сразу поняли, что по нам ведется огонь. К этому моменту (было около полудня) более молодая часть группы, в которой находился и мой сын, была отделена от нас выступом горы и мы их не видели.
Я, с одним из солдат, остался с менее мобильной частью группы: пожилыми женщинами и девочками. Как только стало ясно, что по нам стреляют, я залег и начал отстреливаться от арабов, пытавшихся подойти к нам поближе под прикрытием огня из домов. Солдат действовал четко. Паники среди женщин не было. Девочки спрятались за камни, где-то позади меня. Время от времени я кричал: "Девочки, вы в порядке?" и слышал в ответ "Да". У меня было всего 2 обоймы, у солдата 4. Я стрелял одиночными выстрелами, экономя патроны, иногда перекатываясь и меняя прикрытие. Я понимал, что с такого крутого, полностью простреливаемого склона мы не сможем выбраться до темноты. Моей задачей было не давать им возможности свободно прицеливаться и приближаться к нам. Сначала огонь был беспорядочным, но потом, по-видимому, к стреляющим присоединились снайперы, вооруженные винтовками с оптическим прицелом. Мне не удавалось даже поднять головы из-за камня, я прицеливался, как-то пристраиваясь сбоку. И в это же время звонил пелефон и с телевидения спрашивали: "Как ваши дела?". Я говорил, что мне некогда давать интервью, я отстреливаюсь. "А нельзя ли передать трубку кому-нибудь рядом с вами?" Рядом со мной в 5-ти метрах лежал солдат и тоже отстреливался, и, чтобы передать ему трубку, я должен был бы выйти под пули.
Когда прилетели вертолеты, у меня появилась надежда. Патронов осталось не так много, до темноты еще далеко.Вертолеты могли бы разбомбить огневые позиции противника, и тогда мы смогли бы уйти. Но вертолеты кружили и не стреляли. Потом по одному из вертолетов был выпущен заряд, и вертолеты улетели. В этот момент мне было совсем тяжко на душе.
Но вскоре мне стало еще тяжелее. Одна из женщин, прячущаяся за камнями недалеко от меня, попросила, чтобы я связался с ее сыном, находящимся в другой группе. Я позвонил, он ответил, что он в порядке. Я спросил, как там мой сын. "Он ранен",- услышал я в ответ. "Тяжело?". "Не знаю, раньше стрелял, а сейчас затих". Понятно, что услышав такое, я захотел немедленно под огнем броситься туда. "Не делай этого", - попросил меня солдат.- "Тебя подстрелят, а если что со мной случится, то кто останется с ними?" - он кивнул в сторону девочек. Я остался.
Никогда бы не поверил, что я смогу провести 6 часов под открытым солнцем без еды и питья, прячась в колючках, и мне при этом не будет скучно. Что-что, а скучно мне не было. Позднее, когда до меня добрались пятеро солдат и заняли оборону, я привалился к камню позади них и отключился на несколько минут. Солдаты действовали профессионально. Когда стемнело, они назначили нам номера. Я был восьмой.
"Восьмой пошел", - скомандовали мне, и я перебежками стал выбираться к вершине. Мы тащили на себе раненного солдата и женщин, которые обессилели и не могли подниматься по такому крутому склону. Вот тут я пожалел, что курю, дыхание сбивалось, нет уже той выносливости, как раньше.
Наверху я смог на минуту увидеть своего сына перед тем, как его отправили на вертолете в больницу. Несмотря на ранение и большую потерю крови, он добрался до верха сам и не позволил себя нести. Я не успел понять, насколько серьезно он ранен. "Главное - жив!", - убедился я, и у меня отлегло от сердца."
А вот что рассказал тогда на больничной койке Михаил Чернин, парашютист, носящий вязаную кипу :
"Мы залегли. Я занял место в обороне снизу рядом с тремя солдатами. Чуть ниже справа от меня лежал с "узи" рав Херлинг. Он первый заметил, что нас пытаются обойти справа, и принял удар на себя. Он открыл по ним огонь. Он был плохо прикрыт справа, пуля попала ему в правый бок. "Миша, я ранен", - успел он сказать и упал. Я бросился к нему ползком, стал осторожно за руки оттаскивать его за камень, который мог послужить прикрытием. Когда мы туда добрались он уже не дышал. Он наш сосед, очень душевный человек, я помню его с детства. Я не смог спасти его!
Пока я выбирался, получил пулю в бедро. Боли я сперва не почувствовал, а так, сильный удар. Крови много вытекло. Перевязать не мог, пока через несколько часов до меня не добрался военный санитар. Стрелял одиночными, берег патроны. Последние оставил, чтобы расстрелять в упор. Подумал, что живым не сдамся. Я не думал, что смогу вернуться, увидеть вас всех."
На войне как на войне. Я не думаю что нужны какие-то коментарии. Пусть компетентные комиссии разбираются, подлежит ли наказанию какое-нибудь конкретное должностное лицо за то, что раненых, детей и женщин не эвакуировали в течении 6 часов. Была ли допущена кем-то из высших военных командиров преступная халатность (ведь непосредственные командиры не были извещены об экскурсии)? Почему армейское начальство отдало по пелефону солдатам приказ не стрелять в ведущую огонь палестинскую полицию? Почему не задействовали находящиеся рядом танки? Почему не стреляли по боевикам военные вертолеты? Почему не использовали дымовую завесу или слезоточивый газ? Соответствуют ли армейские инструкции по нашему фактически военному положению? Подлежат ли суду люди, вложившие оружие в руки стреляющих в нас врагов? Я надеюсь, что будущее даст ответы на все эти вопросы.
Но уже сегодня для многих стал очевиден факт: Война за Независимость нашего еврейского государства продолжается. Сегодня в ней участвуем и мы, евреи, приехавшие из СССР-СНГ, и наши подрастающие дети. Война - это тревога за близких и друзей, это похороны самых самоотверженных и достойных, к которым, несомненно принадлежал раввин Херлинг, бывший старший сержант запаса. Война - это боль и кровь, это пуля, которую Михаил будет носить в сантиметре от позвоночника всю оставшуюся жизнь вместе с благодарностью всех тех женщин и детей, которых заслонили собой он, его отец, рав Херлинг и другие солдаты. Мы не можем избежать этой войны, но мы должны хотя бы отдавать себе отчет в том, что она идет, как всегда шла с 1948 года, с небольшими перерывами, и понимать, во имя чего она идет. Если жертвенник Иошуа Бин-Нуна, могила Иосифа и Храмовая гора для нас всего лишь некие археологические памятники, то нам стоит уехать отсюда, хотя бы обратно туда, откуда мы приехали, и принимать участие в других, чужих войнах. Но если то, что поисходило на этих холмах 2, 3, 4 тысячи лет назад и то, что будет происходить завтра, составляет неотъемлемую часть нашей личности, то нам следует, несмотря ни на что, оставаться и жить здесь. Если мы сами поймем, зачем мы здесь, то нам проще будет объяснить это всему остальному миру.
В заключение приведу слова лечащего Мишу врача из больницы "Меир" в Кфар-Сабе (он тоже приехал в Израиль из СНГ): "Мы тут одинаково добросовестно лечим всех, кто к нам поступает: и евреев, и арабов. Только ведь то, как я лечу арабов по телевизору не показывают и не обсуждают, обсуждают другое. Что же дальше-то будет?"